You will not be able to view this website in all its glory until you upgrade your browser to one that supports web standards.

PDF Печать E-mail

Князь Сергей Григорьевич Волконский: линия жизни

Статья Нины Поракишвили

5. Гражданская позиция

Молодые генералы своих судеб
(Марина Цветаева)

Если бы кому-нибудь довелось перечислить основные качества характера князя Сергея Волконского, его боевые друзья отметили бы верность и бесстрашие, его супруга Мария Николаевна в своих Записках называет его "благороднейшим, достойнейшим и великодушнейшим". Одним из самых очевидных качеств характера Сергея Григорьевича, которое отмечали все без исключения - и друзья и недоброжелатели, были его бесконечная доброта и отзывчивость. Со своей стороны, мне бы хотелось добавить словосочетание, которое в нашем сознании срослось навечно с обликом и доблестью русского офицера, но было сформулировано столетием позже - "честь имею!"

Сергей Волконский. Художник Юрий Иванов, серия "Герои Отечественной войны 1812 года"

Не раз во время почти десятилетнего периода своих ратных подвигов, аристократ и по рождению и по духу, князь Сергей Волконский не только чувствовал, но и осознавал, что сердце его бьется в унисон с простыми солдатами и крестьянами-партизанами, а не с "полировщиками дворцовых паркетов". Именно это чувство единения с порабощенным сословием, героически выигравшим великую войну, и создало тот вопиющий внутренний дискомфорт, то негодование рабовладельчеством, чем, по сути, и было крепостное право, которое и привело его в конце концов в Петропавловскую крепость и в Нерчинские рудники. Это же единение с народом помогло ему быстро и безболезненно адаптироваться в Сибири, стать своим среди крестьян, уважаемым и любимым "нашим князем" (см. очерк "Ученик аббата").

Еще в самом начале наполеоновских кампаний князь Сергей Волконский как никто почувствовал зияющую пропасть между патриотическими чувствами, охватившими армию и народ, и поведением, а нередко и упадническими настроениями дворянства, особенно проявившимися  во время отступления русской армии.  

С пораженческими настроениями в самой образованной дворянской среде 17-летний Серж Волконский столкнулся в самом начале своего ратного пути, квартируя перед отправкой на фронт у зятя, генерал-адъютанта императора светлейшего князя Петра Михайловича Волконского. Там же остановился и троюродный брат Сержа князь Дмитрий Михайлович Волконский, "человек не без достоинств, но мнительный в жизни и видевший все в черном оттенке", - как характеризует его князь Сергей. Ему приходилось делить с троюродным братом ночлег, и тот донимал его доказательствами неизбежного и полного поражения русской армии. Молодому Сержу Волконскому, "полному надежды на славу отечественную" и горящему желанием отличиться, это было так "не по нутру", что он заявил Петру Михайловичу, что больше не в силах выслушивать пораженческие речи родственника каждую ночь, и переехал на другую квартиру.

Однако серьезные поводы для такого образа мыслей у князя Дмитрия несомненно были. В армии процветали воровство и хищения. В своих Записках Сергей Григорьевич, в качестве очевидца, упоминает безобразное состояние снабжения русской армии в начале наполеоновской кампании: затруднения с продовольствием, незаконные денежные обороты "шефов полков с провиантской и комиссариатской комиссий". "К стыду русской чести", - наблюдал князь Сергей, полковые шефы брали себе в карман выделенные комиссиями деньги, а сами заставляли местное население снабжать армию провиантом. Чем не большевистская продразверстка? Присланные из столицы ревизоры (Мемельская комиссия) ничего фактически не предприняли, а лишь разжаловали военных интендантов в гражданские.

Эта же история повторилась и в Крымскую кампанию 1806-1811 гг., когда на неправедно нажитые средства "к стыду русского имени" полковые командиры приобретали имения и вкладывали капиталы "безыменными билетами в кредитные установления", - вспоминал Сергей Григорьевич.

Как не восстать было против этого безобразия, противного молодому и пламенному сердцу, "любящему свое отечество человеку"? В своих Записках Сергей Григорьевич беспощаден: "пока этих изменников-воров не будут вешать, то все эти грабежи и безпорядки будут опять возобновляться!"

Такое жесткое отношение Волконского к казнокрадам довольно показательно. Человеком он был наидобрейшим и всячески проявлял гуманность и снисхождение к противникам, и на войне и в жизни. Во время турецкой кампании, будучи адъютантом командующего графа Каменского, к которому, как мы уже знаем из очерка "Боевые награды", князь Сергей особого уважения не испытывал, он был свидетелем ужасных событий, врезавшихся в память на всю жизнь.

Русские войска заняли бывшую позицию противника и обнаружили полуистлевшие трупы трех русских пленников, посаженных на кол. Командующий Николай Михайлович Каменский был так разъярен, что повелел сделать то же самое с турецкими пленниками,  которых как раз в это время и привели. С содроганием сердца в своих Записках князь Сергей описывает мучения несчастных, посаженных на кол, когда под тяжестью тела он вонзается все глубже и глубже, продлевая страдание. Казалось бы, наказание pro per quo можно считать справедливым, но Сергей Волконский не мог согласиться с необходимостью мести, и посчитал жестокость Каменского неоправданной, в первую очередь потому, что "нареченные жертвы не были деятелями первого злодеяния".

Граф Николай Михайлович Каменский. Портрет работы Фридриха Георга Вайча

Бессердечие и жестокость графа Каменского в глазах князя Сергея могли быть сравнимы лишь с его же малодушием (см. очерк "Боевые награды"). Еще большее негодование молодого адъютанта вызвал допрос с пыткой, которой подвергли одного из пленных турок по прямому указанию главнокомандующего. Пленный отказывался раскрывать местонахождение турецкого гарнизона, и в самое пекло (а было южное лето), нагой и намазанный с ног до головы медом, был оставлен на съедение насекомым. Однако добиться от пленного показаний, тем не менее, не удалось. Князь Сергей в своих Записках по достоинству оценил стойкость турка, а поведение своего же главнокомандующего назвал зверством.

Полной противоположностью графа Каменского был Яков Петрович Кульнев, которого князь Сергей характеризует как "истинного гражданина, справедливого начальника и верного друга".

Яков Петрович Кульнев. Портрет работы Джорджа Доу

Талантливый полководец генерал-майор Кульнев был смертельно ранен под Шумлей и, умирая на руках адъютанта Новосильцева, приказал тому сорвать с него все знаки отличия, чтобы противник не знал, что Кульнев убит. Вот такие герои, по мнению князя Сергея, должны  были стоять во главе армии.

Не менее восторженно отзывался князь Сергей и о генерале от инфантерии князе Петре Ивановиче Багратионе, о его особом даровании привязывать к себе сослуживцев: "Радушное обхождение князя с подчиненными, дружное их между собою обхождение, стройность, чистота бивачных шалашей, свежий, довольный вид нижних чинов - доказывали попечительность князя к ним, и во всем был залог общего доверия к нему.

Петр Иванович Багратион. Портрет работы Джорджа Доу

Князь был не высокообразованный, но рожденный чисто для военного дела человек. Ученик Суворова, он никогда не изменял своему наставнику и до конца жизни был красой русского войска". "Ученик Суворова" было наивысшей похвалой в устах князя Сергея Волконского: его отец генерал-аншеф князь Григорий Семенович Волконский был одним из самых близких сподвижников великого полководца, "неутомимым Волконским" называл его Суворов.

Нам уже известно, какого высокого мнения был Сергей Григорьевич о полководческих талантах и человеческих качествах графа Остермана-Толстого и своего любимого военачальника генерала Винценгероде. Очень высоко ставил Сергей Григорьевич и будущего тестя генерала Николая Николаевича Раевского. Не случайно все эти благородные люди и выдающиеся военачальники были далеки от придворных льстецов.

Немудрено, что вскоре Сергей Волконский оказался в эпицентре недовольства действиями графа Каменского, и это не осталось незамеченным. Первый опыт "фрондерства" молодого штаб-ротмистра, основанный на свойственном ему глубочайшем чувстве справедливости, вызвал недовольство и непосредственного начальства, и августейшей особы. Граф Каменский потребовал высылки Сергея Волконского и его друзей из действующей армии. В числе впавших в немилость были и два генерала, считавшиеся зачинщиками и предводителями ропщущих и недовольных - граф Павел Александрович Строганов и князь Василий Сергеевич Трубецкой, а среди младших чинов - князь Сергей и его близкий приятель Валуев. Всем им было предписано покинуть расположение войска графа Каменского. Конечно же, у большинства были прекрасные связи при дворе, кроме того, графу Каменскому не хотелось делать врагов из представителей высшей знати, которые не остановились бы перед оглаской его некомпетентности, жестокости и малодушия. Для отставки каждого был составлен благовидный предлог, и 22-летнего князя Сергея в сентябре 1811 года отправили в Петербург гонцом с трофейным оружием.

Несмотря на тот урон, который "выживание" из армии могло оказать на его последующую карьеру, Сергей Волконский был рад отъезду из армии Каменского, так "нетерпим" был созданный в ней главнокомандующим дух. Необходимо отметить, что после скорой отставки Каменского князь Сергей тотчас вернулся в армию и доблестно сражался под руководством выдающегося полководца Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова. Однако слава "вольнодумца", прежде уже заслуженная им в кавалергардском полку (см. очерк "Золотая молодежь"), в глазах императора Александра Павловича только усилилась.

Тем не менее, князь Сергей Волконский никогда в жизни не руководствовался собственной выгодой или желанием добиться наград и чинов. Он полностью заслужил эту характеристику своим собственным последующим "хождением по мукам", и она доказательств не требует. Однако все-таки мне хотелось бы продемонстрировать, как рано проявилось в молодом Серже Волконском благородство души, и как глубоко оно пустило корни. Князь Сергей ненавидел несправедливость и всегда руководствовался своим внутренним камертоном порядочности, который его никогда не подводил.

Вслед за первой наполеоновской кампанией 1806-1807 года Россия в 1808-1809 гг. вступила в войну со Швецией, отказавшейся присоединиться к континентальной блокаде Великобритании, что и привело к разрыву шведско-русских отношений. 19-летнему князю Сергею, уже заслужившему репутацию храброго воина, несмотря на юность, и увенчанного наградами (см. очерк "Боевые награды"), было предложено стать адъютантом главнокомандующего русскими войсками Федора Федоровича Буксгевдена, что сулило молодому кавалергарду скорую славу и быстрое продвижение по служебной лестнице. Согласиться на эту должность ему советовал и зять Петр Михайлович Волконский. Однако, по мнению князя Сергея, война эта была несправедливой, от предложенного почета он отказался и "потерял в выгодах в служебном отношении".

Сергей Григорьевич "страдал" обостренным чувством справедливости. Служа под началом генерала Винценгероде, молодой Серж Волконский стал свидетелем постыдной с его точки зрения сцены, когда уважаемый им полководец ударил по лицу офицера за то, что тот притеснял немцев, на территории которых шли бои с Наполеоном. Пылкий и впечатлительный Серж заперся во внутренней комнате штаба и "плакал навзрыд" от бессильной ярости, что не ускользнуло от внимания Фердинанда Федоровича.

Фердинанд Федорович Винценгероде. Портрет работы Джорджа Доу

Винценгероде любил Волконского как сына и расспросил его о причинах такого расстройства чувств. Князь указал генералу на его проступок. "Но это не офицер, а простой рядовой!" - уверял генерал. "Да и в этом случае было бы ваше действие предосудительно, - горячился Волконский, - а вы нанесли такую обиду офицеру". "Неужели?" И благородный генерал публично извинился перед "оскорбленным" им офицером и даже предложил ему сатисфакцию. Почему я поставила слово "оскорбленным" в кавычки? Из-за последовавшей позорной сцены, описанной в Записках Сергея Григорьевича: "Но, к сожалению, этот офицер не понял благородного поступка начальника и, к стыду моему, ответил: "Генерал! Не этого я от вас прошу, но чтоб, при случае, не забыли меня представлением". Тут уже я покраснел за соотечественника", - с горечью заключает Волконский.

Обостренное чувство чести заставляло князя Сергея краснеть за своих соотечественников и в Дрездене, куда без боя в октябре 1813 года вошли победоносные союзники. Навстречу победителям выехал  престарелый саксонский король Фридрих-Август, до конца оставшийся верным Наполеону.

Фридрих Август I. Художник К.Фогель фон Фогельштейн, 1823.

"...В древних своих летах и при горестных государственных обстоятельствах саксонский король был унижен своими собратьями", сокрушался Сергей Григорьевич мелочности этой мести и  прилюдного унижения престарелого короля. Князь Сергей откровенно и справедливо отмечает отсутствие великодушия у победителей, несмотря на то, что после ареста саксонского короля, именно его горячо любимый и уважаемый старший брат князь Николай Григорьевич Репнин был назначен генерал-губернатором саксонского королевства.

В очерке "Золотая молодежь" я упоминала, как молодой Серж Волконский вызвал на дуэль своего более удачливого соперника в борьбе за руку и сердце прекрасной графини Лобановой-Ростовской. Однако для такого "шалуна" и "проказника", коим в юности слыл князь Сергей, он не так уж и часто участвовал в дуэлях. Задумаемся, по каким причинам аристократы-офицеры в то галантное время могли вызвать на дуэль? В защиту чести и достоинства, конечно же, - воскликнет читатель! Чьей же? Своей собственной, дамы сердца, невесты, супруги, сестры. А много ли известно случаев, когда на дуэль вызывали, чтобы защитить честь и жизнь подчиненного или низшего армейского чина во имя справедливости? Должна признаться, что мне не было известно ни одного такого случая, до того, как я заинтересовалась линией жизни князя Сергея Волконского.

Но давайте все по порядку.

В 1815 году 26-летний князь Сергей Григорьевич Волконский, будучи уже генерал-майором и командиром корпуса, в качестве флигель-адъютанта его императорского величества организовывал проезд императора Александра через Житомир на польский сейм, и оказался в городе высшей военной властью. Внезапно под ноги его коня бросается человек и молит о помощи. Им оказался мелкий житомирский чиновник Орлов. Его жена только что родила и болела, а квартиру, что занимали Орловы, по приказу гражданского губернатора Житомира Гажицкого приказали освободить для свиты императора. После отказа Орлова подчиниться бессердечному приказу, по личному распоряжению гражданского губернатора, в его квартире выставили рамы, чтобы холод вынудил Орлова с больной женой и младенцем покинуть помещение.

Губернатора Житомира Гажицкого Волконский знал лично, поехал прямо к нему и, прервав званый обед, потребовал оставить Орлова на прежней квартире. Гажицкий приказ отменить отказался, высокомерно заявив, что не русскому князю ему указывать. Вспыхнула ссора. Князь Сергей встал между губернатором и дверью и заявил, что не выпустит Гажицкого к гостям, пока тот не отменит несправедливого приказа. "Ежели господину Гажицкому угодно считать себя оскорбленным, он, естественно, вправе потребовать сатисфакции", - заявил Сергей Волконский. Идти в  рукопашную с молодым высоким бригадным генералом Гажицкий не решился и несправедливый приказ свой отменил, но после проезда императора через Житомир в Варшаву послал к князю секундантов.

Волконский вызов принял, но иллюзий насчет исхода поединка не питал. Гажицкий ничем не рисковал - он был отличным стрелком, мог одним-единственным выстрелом сбить листок с верхушки дерева, князь Сергей же по завершении войны в стрельбе не упражнялся. Не сомневаясь в плачевном для себя исходе дуэли, молодой генерал-майор написал два письма - прощальное письмо матери Александре Николаевне и разъяснительное - императору Александру Павловичу, что  "вызов принял не ради приличия светского, но был вынужден как гражданин".


Дуэль. Художник Анна Кириллова

Весть о дуэли польского дворянина и русского князя облетела Житомир и вмиг разделила многочисленных зрителей на два лагеря. Стрелялись с 15 шагов. Князь Сергей, сняв жилет, стрелялся в одной рубашке с расстегнутым воротом, чтобы было видно, что он "не носит брони".

Шансов у князя Сергея было мало, но, очевидно, судьба хранила его для других славных дел - дуэлянты выстрелили почти одновременно и оба промахнулись! Оскорбленная сторона - губернатор Гажицкий в присутствии свидетелей продолжать поединок не стал, и оба впредь сохранили уважительное отношение друг к другу.

Надо отдать должное обоим дуэлянтам. Чтобы не накалять обстановку и подчеркнуть не этнический, а гражданский характер поединка, и Волконский и Гажицкий выбрали по одному русскому и одному польскому секунданту. Однако житомирское общество было все-таки поляризовано, и весть об этом дошла до императора Александра, вызвав у него недовольство и раздражение неуправляемым "мсье Сержем", уже в который раз. Осталось неизвестным, сумел ли Александр Павлович по достоинству оценить, что, по обстоятельствам дуэли, князь Сергей Волконский совершил настоящий подвиг во имя человеколюбия, защиты слабого перед лицом вопиющей несправедливости.

В этом замечательном эпизоде есть еще одно важное обстоятельство, на которое редко обращают внимание: в мирное время Сергей Волконский не любил тренироваться в стрельбе или охотиться. Уже будучи в Сибири, он считал нежелательным для сына Мишеля участие в охоте, которую так любил тезка сына и бывший однокашник Волконского Михаил Сергеевич Лунин. Убийство было противно его душе. Да, он бесстрашно сражался на войне во славу Отечества, но уничтожение себе подобных было ему отвратительно.

Как нам уже известно из очерка "Боевые награды", более всего князь Сергей гордился своим участием в битве при Прейсиш-Эйлау 27 января 1807 года. Ему тогда только исполнилось 18 лет.  Это было одно из самых упорных и кровопролитных сражений в истории наполеоновских войн.

Сражение под Прейсиш-Эйлау. Атака Московского полка. Художник Александр Аверьянов

Князь Сергей тогда получил тяжелое пулевое ранение, мучившее его всю жизнь, и был награжден одной из самых ценимых им наград. Вот его собственное описание сражения с неожиданным, на первый взгляд, заключением:

"Бой продолжался от раннего утра до наступления ночи. Сражение было принято войсками и начальниками с радостью и с желанием быть достойными русского имени, и это они доказали. День был снежный, морозный и с вьюгой, веющей насупротив французской армии. <:> Кладбище города, стоящее между им (неприятелем) и нашей позицией, было поприщем отчаянной защиты; это место <:> в несколько часов было покрыто кучами тел. Первые расставались с жизнью по определению природы, - последние - как выразить причину их смерти? По общему мнению - честь! долг! Но я скажу, частью и предрассудки; странно, больно для человечества, что человек наносит смерть человеку".

Это ли не самый суровый вердикт насилию из уст героя войны?

Героизм и самоотверженность победоносного русского войска и талантливых военачальников резко контрастировали с поведением  придворных льстецов. К ним у князя Сергея отношение было брезгливым, и он этого не скрывал. Однажды генерал Фердинанд Федорович Винценгероде, который очень доверял Волконскому, направил его с личным конфиденциальным посланием к императору. "Сборы мои не были долги: сел на тройку и помчался в Питер", - пишет Сергей Григорьевич в своих воспоминаниях. Состоявшийся у него разговор с государем заслуживает того, чтобы его привести полностью. На первый вопрос: "Каков дух армии?", Волконский отвечал: "От главнокомандующего до всякого солдата все готовы положить свою жизнь к защите отечества и вашего императорского величества". "А дух народный?", - вопрошает Александр. "Государь! Вы должны гордиться им; каждый крестьянин - герой, преданный отечеству и вам", следует ответ. Наконец, последний вопрос "А дворянство?", на что Сергей Волконский с обычной прямотой отвечает: "Государь! Стыжусь, что принадлежу к нему: было много слов, а на деле ничего". Александр Павлович тогда взял его за руку и сказал: "Рад, что вижу в тебе эти чувства, спасибо". Сдается, что в то время Александр Павлович по достоинству оценил честность и прямоту своего "неуправляемого" флигель-адъютанта.

Эти качества князя Сергея соперничали лишь с его благородством и бесстрашием. Поражает откровенность, с которой написаны его  знаменитые Записки, в них нет ни тени рисовки или самолюбования. Вот один из многочисленных примеров. "Накануне Лаонского дела, - пишет Сергей Григорьевич, - я получил пакет на собственное мое имя, по содержанию которого я вызывался в главную квартиру. Тут был я в недоумении накануне ожидаемого сражения как мне удалиться, и я решился объявить о полученном мною вызове по окончании сражения, ... два дня кряду сражение продолжалось, и мне приходилось быть в довольно сильном огне, и хотя я без хвастовства скажу, что я не из трусливого десятка, но внутренне я себе говорил ну не дурак ли я, вчера мог бы выехать, объявив о вызове, мною полученном, а теперь того и смотри, что убьют или, что еще хуже, попаду в калеки на всю жизнь". Почему же по прошествии стольких лет в своих воспоминаниях князь Волконский без прикрас и самолюбования приводит совсем не героические мысли, предназначенные исключительно самому себе? Ради обостренного чувства правды и справедливости, которые составляют основу человеческого достоинства и благородства, и которые не могли не отвратить сердце молодого генерала от такого безобразного явления, коим было крепостное рабство.

Сергей Волконский отличался исключительной порядочностью, и в армии ему нередко давали поручения, требовавшие особой честности и щепетильности. Во время турецкой кампании молодому ротмистру часто доверяли сбор трофейного турецкого оружия. Некоторые экземпляры, инкрустированные драгоценными камнями и золотом, были баснословно дорогими. Князь Сергей вспоминает в своих Записках один такой случай, когда под его надзор сдавали целые охапки сабель, ятаганов и кинжалов, предназначавшихся для перевооружения сербских повстанцев, скинувших с себя "иго турецкое". И хотя это сделать было очень легко и соблазн был велик, князь Сергей не позволил ни себе, ни окружающим присвоить богатое трофейное оружие.

Так же бескорыстно в 1814 году, после возвращения из-за границы, князь Сергей Волконский передал своему двоюродному брату Оленину, в пользу которого он в свое время отказался от  наследства своей тетушки (см. очерк "Семья"), собранные им во время заграничного похода монеты и медали, положившие начало нумизматической коллекции Публичной библиотеки. К великому сожалению, дальнейшая судьба этой коллекции неизвестна.

В бытность свою в Вене Серж Волконский заказал "книгопродавцу Арторию" уникальную и бесценную коллекцию всех портретов  Наполеона "от осады Тулона до отречения в Фонтенбло". Весть об этом дошла от встревоженной австрийской полиции до Меттерниха, а затем и до императора Александра Павловича, в который раз устроившего младшенькому сыну уважаемой княгини, гофмейстерины двора, Александры Николаевны головомойку, хотя и явно незаслуженную. Переплетенная коллекция, после ареста, была князем Сергеем "поручена на хранение" дальнему родственнику и известному коллекционеру "командору" князю  Александру Яковлевичу Лобанову-Ростовскому, с которым они вместе учились в пансионе аббата Николя. Однако "он, вероятно, мысля, что я не возвращусь из Сибири, почел ее своей собственной, и, наверное, продал", - с грустью вспоминал Сергей Григорьевич.

Князь Александр Яковлевич Лобанов-Ростовский

Но главное не в этом! По прошествии десятилетий судьба вновь свела возвратившегося из ссылки бывшего опального князя и  "командора" Лобанова. И князь Сергей, в силу своей исключительной щепетильности и великодушия, ни словом не обмолвился о судьбе коллекции, чтобы не ставить бывшего друга в неловкое положение. Как говорится, комментарии излишни.

В глазах князя Сергея самым ужасным было то, что  кровавая победоносная война, выигранная простым народом и талантливыми военачальниками, ничего не изменила в обществе и в социальном раскладе России: "Те же выходы - дворцовые, те же льстецы идолопоклонники. Малое число работающих дельными занятиями, та же масса тунеядцев", - вот его безжалостный вердикт своему собственному сословию!

Молодой Серж Волконский все чаще задумывался о жизни. То неприятие патриархально-рабовладельческого строя, казнокрадства, разгильдяйства, чиноугодничества, которое он наблюдал в России, "воспламенили" его сердце к желанию что-то изменить, по его собственным словам "поставить Россию в гражданственности на уровень с Европой". После героических походов 1812 года бесцветный общественный быт, "вахт-парадная" жизнь и "даже частная жизнь, тягостная, скучная, стали невыносимыми. Зародыш сознания обязанностей гражданина сильно уже начал выказываться в моих мыслях и чувствах, причиной чего были народные события 1814 и 1815 годов, которых я был свидетелем, вселившие в меня, вместо слепого повиновения и отсутствия всякой самостоятельности, мысль, что гражданину свойственны обязанности отечественные".

В своих показаниях на следствии князь Сергей Волконский утверждал, что первые либеральные идеи зародились у него в 1813 г., когда он проходил в составе русской армии по Германии и общался "с разными частными лицами тех мест, где находился". После посещения Англии, где, как я уже упоминала (см. очерк "Ученик аббата"), он восхищался английским парламентаризмом, князь Сергей мечтал о посещении Соединенных Штатов, дабы лучше ознакомиться с тамошним политическим устройством.

Я решила привести почти полностью одно из писем князя Сергея генералу Киселеву от 2 января 1815 г. из Парижа в Вену по нескольким причинам. Во-первых, его язвительно-иронический тон хорошо свидетельствует о настроении молодых офицеров того времени. Во-вторых, это письмо наглядно демонстрирует разнообразие интересов князя Сергея, его широкую образованность, вопреки скептицизму некоторых современных то ли историков, то ли литераторов (а, скорее всего, ни тех и ни других), которым хотелось бы выставить князя Сергея недалеким солдафоном (перевод с французского с купюрами).

Павел Дмитриевич Киселев. Художник Франц Крюгер

"...Вы сообщаете мне, что в Вене картины заступили место балов. Браво! Это, по меньшей мере, утешительно. Кто-то сказал, что конгресс танцует, но не подвигается вперед, а теперь, когда стали заниматься перспективой, надо думать, что конгресс отодвинется назад... (речь идет о Венском конгрессе - Н.П.).

Я часто хожу по спектаклям, в особенности по французским; там нечто замечательное в игре Тальмы и м-ль Марс, так как каждый из них является украшением своего жанра; их можно рассматривать как чудеса этого века. Салонов я не посещаю слишком часто; мнения, которые там можно встретить, так различны, что весьма затрудняешься, с чего начинать свой разговор.

Ханжество сменило безверие, скука сменила страх, а сколько болтовни, сколько сплетен! Можно подумать, что находишься в нашей очаровательной столице. Вчера я был на балу у герцога Беррийского; если бы я вам сказал, что я там веселился, я бы вам солгал...

Я составляю здесь коллекцию из всех сочинений, которые уже созданы и которые создаются против нас и в защиту нас. Невообразимы все те басни, которые рассказывают о нас и в особенности о кампании 1812 года. Г-н Ла-Бом, работу которого, я думаю, вы знаете, сочиняет тоже сильно по некоторым пунктам. Что касается литературных произведений, то ничего интересного не появлялось.

Театр Варьетэ создал несколько новинок, которые хотя и очень глупы, но заставляют смеяться благодаря игре и каламбурам Потье и Брюне; я люблю в особенности первого. Господа англичане (которые, мимоходом говоря, наводнили собою Париж) являются предметом всех этих фарсов.

Наши старые товарищи Дюма, Сен-При, Растиньяк, Рошешур довольно часто навещают меня. Ла-Гард тоже здесь, но он не оставлял нашей службы, и я скажу ему в похвалу, что он единственный, который носит русскую медаль 1812 года. Знак отличия, приобретенный с полным правом всяким участником русской армии в 1812 г., не может и не должен быть более пренебрегаем никем из тех, кто его получил...".

И вот парадокс - идеи Наполеона, бывшего злейшего врага и "чудовища", по окончании победоносной войны оказались для "Золотой молодежи" довольно привлекательными и заразительными! Одно дело бороться с Наполеоном-захватчиком Родины, и совсем другое дело - объективно анализировать и оценивать его видение внутригосударственного устройства.

Во время "ста дней" Наполеона любознательного и увлекающегося князя Сергея потянуло в Париж. Я уже упоминала в очерке "Ученик аббата" о популярной в настоящее время версии, что Сергей Волконский выполнял в Париже задания русской внешней разведки, что вполне вероятно, хотя и не доказано. Тем не менее, хорошо зная характер младшего отпрыска князя Григория Семеновича, император Александр не преминул его строго предупредить, что если "со своей увлекающейся головой" он ввяжется в какую-нибудь политическую интригу, или, еще чего хуже, вздумает посредничать между Наполеоном и российским императором, то - "прямо в Петропавловскую крепость!", - вспоминает в своих Записках Сергей Григорьевич.

Многие исследователи обращают внимание именно на эту угрозу Александра Павловича - слова "Петропавловская крепость" пророчески произнесены. Но мне в этой связи хотелось бы расставить акценты по-другому. Александр Павлович, что делает ему честь, дал абсолютно точную характеристику Сергею Волконскому - он был горяч и легко увлекался. Увлекался идеями справедливого государственного устройства с той же горячностью, с которой прежде защищал невинно наказанного офицера или принимал смертельный вызов в защиту чести мелкого чиновника. Князь Сергей был помыслами и сердцем чист, и император это знал и ценил, как бы его не выводили из себя выходки молодого генерала. Итак, мы - в Париже, во время "ста дней" Наполеона.

"Сто дней" Наполеона. Иллюстрации из книги Уильяма Миллиган Слоана "Жизнь Наполеона Бонапарта"

В Записках  князю Сергею и по прошествии многих лет трудно удержаться от восторженного тона повествования, когда он описывает свои походы к Тюильрийскому дворцу, перед которым ежедневно толпился народ в надежде увидеть императора Наполеона, выходившего на балкон, чтобы приветствовать восторженные толпы. Волконский сообщает: "Вообще все приверженцы Наполеона надевали тогда букет фиалок в бутоньерках, что сделал также и я ..." Было ли это вынужденным "камуфляжем" (князь Сергей уверял, что по отсутствию фиалок определяли чужестранца), или же он поддался всеобщему восторгу, сказать трудно. Тем не менее, совершенно очевидно, что Серж Волконский был полностью согласен с полковником Лабедуайером, который перешел с возглавляемым им полком на сторону Наполеона в Гренобле: "При встрече с нами он сказал: "Что скажете вы, господа, о современных обстоятельствах, народном энтузиазме к императору? Я тоже участвовал немного в этом возвращении, но я могу вас уверить, что, если император вздумает сделаться опять тираном Франции, я первый убью его". За этим следует характерное заключение Сергея Григорьевича по поводу слов отважного полковника: "Это я сообщаю, как доказательство чистоты чувств этого лица, вскоре падшего жертвою за то, что с ним разделяла вся Франция". Чистота чувств и помыслов во славу Отечества - вот что было главным для Сергея Волконского.

Идеи и мысли молодого генерала, его несколько восторженное отношение к "парижской весне" не остались незамеченными в среде "гусей", как неуважительно окрестил консервативную часть русского общества в Париже сам князь Сергей. Это заметно из писем нашего героя к Павлу Дмитриевичу Киселеву, сверстнику и другу, тому самому, которого Сергею Волконскому позже удалось спасти из цепких рук следственной комиссии по делу "декабристов" (см. очерк "Золотая молодежь"): "Я не считаюсь с мнением тех, которые судят меня, не имея на то права и не выслушав моего оправдания" и "за меня в качестве адвокатов все русские, которые находились вместе со мною в Париже".

31 марта 1815 года, описывая наполеоновские "сто дней", князь Сергей отмечает в письме к Павлу Дмитриевичу: "Доктрина, которую проповедует Бонапарт, это - доктрина учредительного собрания; пусть только он сдержит то, что он обещает, и он утвержден навеки на своем троне".

Подобным либеральным идеям сочувствовало большинство молодых русских офицеров, в том числе и адресат этих писем генерал Киселев, который в 1816 году написал императору Александру записку "О постепенном уничтожении рабства в России" об освобождении крестьян от крепостной зависимости.

И тут мы подступаем к самому важному. Каким образом и какими средствами, окрыленный "парижской весной", чаял и надеялся князь Сергей  перенести ее свободолюбивые мотивы на родную почву? Некоторые современные "исследователи" договариваются до того, что это мировое масонство собиралось сокрушить российскую империю. Какая чушь! Либеральные надежды и чаяния нашего героя и его друзей основывались на умонастроении самого императора Александра Павловича: "Либеральные идеи, которые он провозглашает и которые он стремится утвердить в своих государствах, должны заставить уважать и любить его как государя и как человека", - заключает князь Сергей в своем письме к Павлу Киселеву. Именно к нему устремляли взоры надежды представители прогрессивной русской аристократии.

Действительно, всеми своими выступлениями, в том числе и в Польском сейме в 1818 году, и в частных беседах, император Александр подавал четкие сигналы "золотой молодежи" о грядущих кардинальных переменах, вплоть до реформы государственного строя и  отмены крепостного права.

Император Александр Павлович. Неизвестный художник

В особенности глубокое впечатление на молодых реформаторов произвела речь Александра Павловича на заседании польского сейма в марте 1818 года. Вот его слова на закрытии сейма: "Образование, существовавшее в вашем краю, дозволяло мне ввести немедленно то, которое я вам даровал, руководствуясь правилами законносвободных учреждений, бывших непрестанно предметом моих помышлений : Вы мне подарили средство явить моему отечеству то, что я уже с давних лет ему приуготовляю и чем оно воспользуется, когда начала столь важного дела достигнут надлежащей зрелости. Вы призваны дать великий пример Европе, устремляющей на вас свои взоры".

Золотая молодежь, для которой император Александр Павлович стал символом свободы, откликнулась восторженными словами Сергея Волконского "...слова о намерении его распространить и в России вводимый им конституционный порядок управления сильное произвели впечатление в моём сердце...".

Мне представляется, что в своей запальчивости Сергей Волконский и  его прогрессивно мыслящие друзья пропустили ключевые слова своего венценосного кумира из речи, приведенной выше: "...когда начала столь важного дела достигнут надлежащей зрелости". А вот представления о том, когда же наступит эта пресловутая "зрелость", сильно варьировали. Молодые генералы, разгоряченные победоносной войной, под впечатлением  наполеоновских проектов требовали немедленных перемен в судьбе закрепощенного отечества!

Но в среде гражданских реформаторов раздавались более трезвые голоса. Граф Михаил Михайлович Сперанский неожиданно выразил осторожную позицию: "Опасность не в существе дела : но опасность состоит именно в сем страхе, который везде разливается : помещики, класс людей без сомнения просвещеннейший, ничего более в сей речи не видят как свободу крестьян:". Правда, Сперанский уже был в это время в почетной опале.

Михаил Михайлович Сперанский. Художник Александр Варнек

Интересно, что, будучи дежурным флигель-адъютантом императора Александра, Сергей Волконский в 1812 году оказался свидетелем роковой встречи Александра Павловича с графом Сперанским, за которой последовали его отставка и ссылка, и занимательно описал это событие в своих Записках. Сперанского придворные клеветники и интриганы пытались обвинить чуть ли не в государственной измене и в тайных сношениях с Бонапартом. Однако, по свидетельству Волконского, деловые бумаги, могущие инкриминировать Сперанского, в соответствии с желанием императора были изъяты, опечатаны и не были преданы огласке. Михаила Михайловича постигло не такое уж и суровое наказание - недолгая ссылка и почетные должности вдали от столиц. Вряд ли Николай Павлович проявил бы такое же великодушие, на которое был способен его старший брат.

Следственная комиссия по делу "декабристов" живо интересовалась возможными связями Сперанского с заговорщиками, но установить их наличие ей не удалось.

Со скептицизмом и плохо скрытой язвительностью по отношению к молодым реформаторам отозвался о намерениях императора такой интеллигентный (это слово в русском словарном запасе появилось намного позже, но данный факт сути не меняет) человек, как Николай Михайлович Карамзин: "Варшавские речи сильно отозвались в молодых сердцах. Спят и видят Конституцию". И уж полностью убийственная оценка новым проектам была дана генералом Алексеем Петровичем Ермоловым: "Я думаю, судьба не доведёт нас до унижения иметь поляков за образец, и всё останется при одних обещаниях всеобъемлющей перемены".

То, что Александр I намечал серьезные реформы и полностью осознавал их необходимость, очевидно: польская конституция, отмена крепостного права в Прибалтике. Однако для проведения крупномасштабных реформ ему была необходима поддержка большей части дворянства, а ее, к сожалению, не было. Старший брат Сергея Григорьевича князь Николай Григорьевич Репнин также, безусловно, относился к тем деятелям, которым можно и нужно было доверить судьбу государства. Сторонник либеральных преобразований и противник крепостного права, он мог стать, вместе с другими либеральными генералами - Семеном Михайловичем Воронцовым, Михаилом Ивановичем Орловым, Сергеем Григорьевичем Волконским,  опорой императора-реформатора. Однако тому не суждено было случиться. Опереться лишь на  очень узкий круг высших сановников и прогрессивную молодежь император не решился, опасаясь дворцового переворота, свидетелем, и по некоторым данным, молчаливым соучастником которого он стал еще в юности. К этому добавилась и неблагоприятная международная обстановка, приведшая к революциям в Италии и Испании. Могу только предположить, что, не запоздай российское государство с государственными реформами и отменой крепостного права, не было бы питательной почвы и для октябрьского переворота 1917 года.

К сожалению, император Александр Павлович предпочел удалить Сперанского, хоть и с большими полномочиями, в Сибирь, а вместо него приблизил графа Алексея Андреевича Аракчеева.

 

Алексей Андреевич Аракчеев. Портрет работы Джорджа Доу

Здесь не место и не время расследовать феномен "аракчеевщины" и его воздействие на Российское государство. Однако не могу не отметить довольно странный характер взаимоотношений императора со своим генералом. Безусловно, император Аракчееву очень доверял, однако из воспоминаний Сергея Волконского следует, что порой чуть ли не опасался! Так, отправляя секретное личное донесение генералу Винценгероде в гущу военных действий через князя Сергея, Александр Павлович ему строго-настрого наказывает не говорить об этом Аракчееву и скрыть от него наличие переписки. В чем же причина такой секретности? Дело в том, что князь Сергей вез от императора ответ на письмо Фердинанда Федоровича, в котором содержались жалобы на интендантские превышения полномочий и воровство в войсках. Предоставим слово самому Сергею Григорьевичу: "...вопль чиновников, которым препятствовал Винценгероде делать закупы по французским ценам, и таковой же вопль господ помещиков, которые, как тогда, так и теперь, и всегда будут это делать, кричать об их патриотизме, но из того, что может поступить в их кошелёк, не дадут ни алтына, - этот вопль нашёл приют в Питере, и на эти жалобы, хотя в выражениях весьма учтивых, от графа Аракчеева был прислан Винценгероде запрос: Имея рыцарские чувства, Винценгероде, получив это, вспылил, не отвечал графу, но написал письмо прямо Государю ...".

Что именно ответил император генералу Винценгероде, было князю Сергею, конечно же, неизвестно, но очевидно, что знать об этом Аракчееву не полагалось. "Передай Винценгероде, что мы с ним друг друга понимаем", - поручил император Сергею Волконскому втайне от Аракчеева. Странные взаимоотношения, согласитесь! И равноценная ли это была замена - Сперанского на Аракчеева?

По моему глубокому убеждению, Александр Павлович был человеком страдающим. Через всю жизнь пронес он груз молчаливого согласия на смерть отца, повлиявшего на его восприятие действительности, на его все возрастающую нерешительность. Он привлек Сперанского, воодушевил прогрессивную молодежь, наобещал кардинальных реформ и отмены крепостного права, а вместо этого сдался на милость Аракчеева с его ужасными военными поселениями. Немудрено, что молодые генералы подались в тайные общества. Император Александр и в этом видел свою вину, знал, что по собственной слабости обманул их надежды, погубил их судьбы и карьеры, и - не трогал, считал, что не имел на это морального права. Вот слова его тонко чувствовавшей, умной и любящей супруги Елизаветы Алексеевны: "государя мучило более всего то, что он принужден будет наказывать тех людей, мысли и стремления которых он совершенно разделял в своей молодости!" - и он предпочел уйти сам. Все еще молодой и здоровый, император сдался странному недугу, словно утратил волю к жизни.

Не было бы никакого восстания "декабристов", если бы не внезапная смерть императора Александра. Он и его молодые офицеры-заговорщики были повязаны кровью, пролитой на полях отечественной войны. Князь Сергей Волконский категорически отказал директории Южного общества не только организовать нападение на императора  Александра во время смотра 19-й пехотной дивизии в октябре 1823 года, но и попытаться арестовать его, как того от него требовали. А ведь гарцевал рядом с императором на коне на расстоянии протянутой руки перед лицом верных князю проходивших парадом войск. Не поднялась рука. И, можно сказать, ответный благородный жест императора - там же на смотре предупредившего князя Сергея об опасности избранного им пути.

Чувство справедливости и порядочности продолжало ввергать генерал-майора Сергея Волконского в постоянные конфликты с как бы мы сейчас назвали - истеблишментом.  После второго отречения Наполеона во Франции, как это всегда бывает, началась "охота на ведьм". В Записках Сергея Григорьевича появляются возмущенные строки по поводу смертного приговора маршалу Мишелю Нею, герцогу Эльхингенскому.

Маршал Ней, герцог Эльхингенский. Гравюра XIX века

"...Приговорили к смертной казни того, которого Франция и армия величала названием "храбрейший из храбрых"... Невольно выскажу, что непонятно мне, как нашлись французские солдаты, которые могли согласиться стрелять в того, который столь часто водил их к победам? <:> При этом еще скажу, что хотя и взвалили на Нея, что он будто обещал привезти Наполеона в клетке, но это ложный вымысел; он принял командование войском, посланным против Наполеона, при заверении, что Наполеон не имеет общей поддержки в народе, в армии, чему противное оказалось. Ему оставалось или оставить врученное ему поручение, или примкнуть к общему желанию. Он выбрал долг гражданина...". Вот, что было главным для князя Сергея - долг гражданина - ключевое слово!

В смертельной опасности оказался и полковник Лабедуайер, которого я упомянула выше. Молодые русские офицеры посещали заседания военного трибунала в Париже и открыто выражали свое сочувствие бывшему врагу на полях брани, аплодируя его гражданской позиции. Сергей Волконский присутствовал при вынесении приговора и слышал, как полковник, с хладнокровием заявил: "Нет, я не изменник! Я мог ошибаться в своих воззрениях на счет счастья моей родины, но измены я не совершил!" Наверное, не раз потом вспоминал эти слова полковника Лабедуайера заключенный в Алексеевском равелине князь Сергей Волконский, примеряя их к себе.

Шарль Анжелиик Юше Лабедуайер. Портрет работы Жана-Урбена Герена

А тогда князь Сергей со всей свойственной ему горячностью и восторженностью бросился спасать невинно осужденного. Жаль, что не нашлось такого же смельчака, когда годами позже это понадобилось ему самому... Князь Сергей попросил о содействии свою сестру Софью Григорьевну, супругу начальника штаба русских войск светлейшего князя Петра Михайловича Волконского, а также невестку Зинаиду Александровну Волконскую, супругу брата Никиты, которую связывали с императором Александром доверительные и дружеские отношения. Однако все его хлопоты не только получили осечку, но и вызвали раздражение и гнев императора. Александр Павлович потребовал передать князю Сергею "не мешаться в дела страны, ему чуждой, а ежели ему некуда девать силы, обернуться лучше к нашей России!"

Судя по всему, князь Сергей Григорьевич Волконский этому совету императора решил последовать.  

В процессе некоторых современных дебатов по поводу жизненного кредо князя Сергея мне приходилось слышать упрек, почему же Сергей Григорьевич, такой горячий противник крепостного права, пожертвовавший ради этой идеи своим благополучием, счастьем семьи, и едва не лишившийся жизни, не подал личного примера и не освободил своих крепостных крестьян. Я не могу претендовать на знание экономических и политико-социальных последствий отмены крепостного права, однако мне представляется совершенно невозможным проведение такой "реформы" в пределах одного взятого или даже нескольких имений, это совершенный абсурд. Для независимых крестьянских хозяйств в России тогда не было никаких экономических рычагов. Нужна была государственная хорошо продуманная реформа.

Конечно же, князь Сергей Волконский не мог провести реформу всей экономической основы государства в одиночку, это совершенно наивный взгляд на вещи. Однако, где возможно было, он пытался вводить какие-то новшества. Я уже рассказывала в очерке "Семья" как братья Николай Репнин и Сергей Волконский выкупили из крепостного рабства замечательного русского актера Михаила Семеновича Щепкина. Они же безвозмездно передали свои земли в пользование семьям солдат и офицеров низших чинов, сражавшихся под их командованием, так как считали, что несли определенную ответственность за потерю семьями кормильцев.

В Полтавский театр Щепкина пригласил играть старший брат князя Сергея малороссийский губернатор князь Николай Григорьевич Репнин и, восхищенный его талантом, предложил ходатайствовать о его освобождении. Некая графиня, наследница владельца Щепкина Волькенштейна, запросила за крепостного актера 8 тысяч рублей, огромные в то время деньги.

Михаил Семенович Щепкин. Портрет работы М.Н.Неврева

Чтобы их собрать, 26 июля 1818 года в Полтаве был устроен спектакль, все деньги от которого пошли "в награду таланта Щепкина для основания его участи", была проведена подписка. Младший брат князя Репнина Сергей Волконский в мундире генерал-майора и при всех орденах  объезжал по ярмарке купеческие лавки, собирая деньги. В сборе средств ему помогал писатель Иван Петрович Котляревский, руководитель Полтавского театра.

Вот интересные детали подписного листа этого благотворительного вечера: "К. Репнин 200 р.; Божанов 50 р.; князь Сергей Волконский 500 р.; Матвей Почека 50 р.; Григорий Тарновский 250 р.; Франц Реммерс 50 р.; Георгий Забелла 50 р.; Андрей Петровский 50 р.; Неизвестный 25 р.; Потемкин 700 р.; Лашкевич 100 р.; Галаган 100 р.; Д. Алексеев 100 р.; Прасковья Почекина 100 р.; полковник Альбрехт 100 р.; N N. 50 р.; Вильгельм Реммерс 25 р." и так далее. Всего удалось собрать 5500 рублей. Недостающую сумму князь Репнин добавил сам, и Михаил Семенович Щепкин и вся его семья стали свободными.

Недавно мне попалась в руки справка о хозяйственных интересах князя Сергея в Крыму. Оказалось, что он приобрел там около 10 тысяч десятин земли и предпочел установить экономические отношения с вольными людьми. Землю он сдал в аренду немецкому колонисту. Вернувшись из ссылки (еще до отмены крепостного права), Сергей Волконский писал о не только моральных, но и экономических преимуществах свободного труда: "Господа защитники крепостного права, убедитесь, какая ценность земли при вольном труде...".

Интересные воспоминания о князе Сергее Волконском оставил подчиненный его брата князя Репнина, губернатора Малороссии, г-н Самарский-Быховец. Князь Репнин послал его к младшему брату в Каменку (имение будущего "декабриста" единоутробного брата генерала Раевского Василия Львовича Давыдова, где Волконский часто гостил) с печальным известием о кончине отца, генерал-аншефа и члена Государственного совета князя Григория Семеновича Волконского. Г-н Самарский-Быховец трогательно описывает горе Сергея Григорьевича, оплакивавшего горячо любимого отца, но в дополнение приводит ряд других интересных деталей. Во-первых, Сергей Григорьевич строго-настрого запретил называть себя "ваше сиятельство", что ему полагалось по титулу, со словами: "прошу вас избавить меня от всяких сиятельных титулов". Во-вторых, он уступил младшему чину свою комнату, а сам пошел ночевать в беседку над рекой, чем вверг бедного Самарского-Быховца в смущение.

Но самое главное произошло, когда во время пешей прогулки их встретила большая толпа мужиков и баб - около 80 человек, куда-то направлявшаяся. Князь Сергей поинтересовался "чьи вы люди и куда идете?" Оказалось, что это были казенные крестьяне из разных сел, согнанные на панщину к вице-губернатору.

Выяснив, что за работу им никто не собирается платить, а согнаны они силой урядников, Сергей Волконский так разозлился и разволновался, что произнес перед толпой мужиков и баб пламенную речь: "Не слушайте урядников! Не ходите на работы. Вы не должны ходить. Соберитесь миром и найдите себе грамотного человека, который бы написал вам просьбу в Петербург, к министру финансов. Пускай напишет в просьбе, что урядники по приказанию вице-губернатора гоняют вас насильно на работу несколько верст и тем разоряют. Когда получится просьба в Петербурге, то вице-губернатора выгонят по шеям, а вам прикажут заплатить, сколько придется заработка за все время. Пошлите просьбу непременно, а то вас замучают работами. Этого никто не знает, что вы вольные люди, а работаете на вице-губернатора".

Из этого эпизода, приведенного непредвзятым и случайным свидетелем, очевидно, как близко к сердцу принимал князь Сергей унизительное положение крестьян, их бессилие перед беззаконием, чинимым провинциальными чиновниками. Какова же была реакция его impromptu аудитории? Самарский-Быховец с иронией замечает: "Мужики, как бараны, вытаращили глаза на незнакомого господина и переглядывались между собою, иные произнося: "Бачь, шо каже!".

Уже на поселении в Сибири - в селе Урике, где Сергей Григорьевич успешно занялся хлебопашеством (см. очерк "Ученик аббата"), он сблизился с крестьянами и демонстративно предпочитал их общество провинциальному мещанству и мелкодворянству Иркутска. Помимо сельскохозяйственных работ, князь Сергей помогал своим новоиспеченным друзьям в юридических и финансовых вопросах, выписав для этого целую юридическую библиотеку. В его доме в Урике вечно толпились мужики с грязными сапогами, к вящему неудовольствию супруги Марии Николаевны.

В своей бригаде, а затем и в дивизии, князь Сергей Волконский запретил использование телесных наказаний в отношении солдат и старался искоренить грубость и излишнюю строгость к низшим чинам. 

Единственный из "декабристов" действующий военачальник, представитель славного рода древних черниговских  князей, потомственный Рюрикович, Сергей Григорьевич Волконский был человеком безукоризненной честности, благородства и беспримерной храбрости. Его гражданская позиция, сформировавшаяся под влиянием "великих истин, озаривших нашу эпоху", бескорыстие и человеколюбие и привели его в стан "восставших реформаторов". Но об этом - в следующем очерке.

 

 
Интересная статья? Поделись ей с другими: